Меж тем быстрые осенние сумерки сгущались. Призрачный зеленовато-лиловый свет газовых фонарей окутал город.
– Гляди, Дуня! – позвала Софи. – Солнце уже за дома зашло, а огонечки остались.
– Как это?
– Ну ты смотри же – человеческие глаза. Они по природе блестят, но ведь у каждого же свой блеск. Вот, на тротуаре справа, видишь? – пара мещан с дочкой гуляет. Глаза ровно светятся, спокойно, как свечи в церквушке. Куда спешить? Все правильно. А вон у юнца в шинели очи горят, как электрические фонари в саду «Аквариум». Он, должно, влюблен отчаянно. А вот старушка в салопе – тусклые огонечки, зеленые, как гнилушки на кладбище, куда и ей скоро пора… Понимаешь теперь?
Воображение Дуни было не слишком развито. Но за то она и ценила Софи – ее энергия и фантазия раз за разом пробивали пыльный кокон сниженных Дуниных эмоций. Вот и теперь Дуня отчетливо представила себе темный ночной город, по которому с неопределенным таинственным гомоном передвигаются тысячи бродячих огоньков. Среди них бельмастые нищие, воры, преступники, убийцы… Дуня поежилась. Ощущение оказалось не слишком приятным.
– Пойдем, Сонечка, домой, – предложила она. – Темно уж, маменька ждет нас, волнуется…
– Чего ж волноваться-то? – удивилась Софи. – Мы – взрослые люди, что ж с нами будет?
– Да она газет начиталась, – виновато пояснила Дуня. – Не надо было мне покупать, но ведь жалко ж ее – я на работе, а она целый день в четырех стенах, со своей болезнью, даже пойти никуда не может. А там пишут, что у нас как раз нынче объявился разбойник по образцу лондонского Джека-потрошителя, присылает девицам угрожающие письма с подписью «Джекъ» и все такое. Понятно, что это шутки такие дурацкие, и градоначальник Гессер опровержение в «Ведомостях» дал, я ей читала, но все равно, ты ж понимаешь…
– Понимаю, – вздохнула Софи. – Хорошо, что мне отчитываться не перед кем. Давай тогда, что ли, извозчика возьмем?
– Ну нет, Соня, к чему такие деньги тратить?! – сразу же возмутилась Дуня. – Тут меньше получаса ходу, а я и не устала вовсе.
Вдова Водовозова с дочерью проживали в северо-восточной стороне Петровской части, в милом деревянном домике с башенкой и фасадом на пять окон. В свой нынешний приезд Софи, уступая настойчивым просьбам, жила у них, хотя обычно избегала останавливаться у знакомых. Никакой особой чувствительностью Софи не страдала и опасениями обеспокоить людей себя не изводила. Просто ей, подобно вольному дикому зверю, привыкшему вести одиночный образ жизни, было удобнее во всякий миг располагать собой так именно, как ей пожелается.
Прошли много не по-петербургски запутанных улиц. Многоэтажные доходные дома, часто уродливые, с какой-то неживой архитектурой, сменялись ветхими деревянными домишками, напоминающими кучу дров. Оживляя их, в низких окошках горели ласковые теплые огоньки.
– Соня, неловко! – каждый раз говорила Дуня, когда Софи, изловчившись, заглядывала в эти окошки и как рыбак рыбу, ловила мгновения чужой жизни.
Позже потянулись длинные серые заборы с набитыми по верху черными гвоздями, дровяные склады. Оскальзываясь на деревянных мостовых, девушки невольно ускорили шаг. Поднялся тревожный ночной ветер. Из распахивающихся дверей чайных и распивочных падали на улицу быстрые лохмотья дымного света, летели обрывки песен и пьяных выкриков. Откуда-то запахло водорослями и мокрым песком. На фоне почти окончательно стемневшего неба проносились поджарые, жемчужно подсвеченные облака и чернели фабричные трубы.
Внезапно послышался стук и металлическое скрежетание подъехавшей коляски. Возница закричал на лошадей грубым голосом, и они встали. Закрытая черная карета смотрелась в этих местах чужеродной, и Софи с любопытством взглянула на нее и подошла на шаг поближе к человеку, который показался из распахнутой дверцы и вежливо обратился к ней с каким-то незначащим вопросом.
Далее все произошло стремительно. Выскочивший из коляски мужчина в черном плаще, полностью скрывающем фигуру, обхватил девушку за шею рукой и с помощью еще одного человека, прячущегося в карете, втянул ее внутрь. Софи не издала ни звука. Дуня, не веря своим глазам, застыла в полном ошеломлении, прижав к груди все еще слабо трепыхающуюся рыбину. Возница поднял кнут, взревел, как пароходный гудок, и карета собралась тронуться. Однако русобородый мужик, доселе лениво следующий за гуляющими девушками, не то мастеровой, не то крестьянин, в два прыжка оказался рядом с каретой и с воинственным воем схватился за дышла, мешая движению. Удар кнутом не произвел на мужика никакого впечатления. На крики из ближайшего трактира выглянула пара любопытных пьяниц. Из кареты торопливо выскочил кто-то из седоков (уже без плаща) и со всего размаху опустил на голову мужика что-то вроде дубинки, отчего тот рухнул, как подкошенный. Дуня, которая уже немного пришла в себя, отчаянно завизжала и с помощью несчастного сига закатала пробегавшему мимо разбойнику ужасную оплеуху. Тот пошатнулся, но нашел в себе силы молча влезть в карету и захлопнуть дверцы.
– Полицию и врача! – крикнула Дуня вышедшему на шум половому и бросилась бежать за каретой.
Силы окончательно оставили ее на Тучковом мосту. Цепляясь за перила, Дуня сползла на деревянный настил, заглянула вниз, туда, где холодные воды Малой Невы бурлили у быков моста. Какая-то жуткая тяга проснулась в ней. Сиг шевельнулся. Размахнувшись что было сил, Дуня жертвенным жестом швырнула рыбину в реку и разрыдалась с непонятным облегчением.
Оглушенный сиг долго плыл по течению кверху брюхом, потом родная стихия оживила его, он развернулся на бок, взмахнул хвостом и ушел в глубину.
Глава 8
В которой Дуня ищет Софи и обращается за содействием ко всем подряд. Сама же Софи, оказавшись в неизвестном ей месте, немедленно вступает в борьбу за свою свободу
Туманов с интересом смотрел на стоящую перед ним девушку. Сесть она упорно отказывалась, выпить или съесть что-нибудь – тоже. При этом говорила, не останавливаясь, уже без малого четверть часа.
Большую часть сказанного Туманов пропустил, хотя смотрел и слушал внимательно. Он уж давно привык, что слова редко бывают главными, и не удивлялся этому. Главного словами не скажешь.
От девушки пахло сушеными сливами. Запах, пожалуй, приятный, но неожиданный, характерный скорее для стариков. В тускловатых глазах с перламутровыми белками иногда взблескивали короткие бегучие огоньки, явно искусственно разжигаемые. Утонченная скромность наряда, манера держаться, речь – все выдавало принадлежность девушки к высшему классу. Попытки скрыть все это добавляли в картину несвойственное ей высокомерие.
– Так что ж вы с Софьей? – спросил Туманов.
– Мы с детства дружим, я ж говорила, – сказала девушка, тряхнув маленькой головой и нетерпеливо переступив с ноги на ногу, как это делают породистые жеребята. – У нас секретов нет, оттого я и про вас знаю…
– Что, она тебя ко мне послала?
– Нет, так сказать нельзя, – девушка смущенно потупилась. – Видите ли… Для нас с Софи одинаково очевидны проблемы современного российского общества, но вот цели и задачи образованного сословия на данном этапе мы понимаем по-разному. Софи, как вы знаете, служит в земстве…
– А вы со товарищи что ж? Бомбы кидаете?
– Ну почему вы так? – в голосе девушки послышались слезы незаслуженно обиженного ребенка. – Я же вам объяснила все, как могла, подробно. Полагала, вам это понятнее будет, чем мне самой. Я в имении родилась, титул, деньги, светская жизнь. Чтоб из этой паутины вылезти…
– А зачем же вылезать? – с интересом спросил Туманов. – Что, скажи, для девицы плохого, когда о куске хлеба думать не надо, развлечения, кавалеры…
– Но есть же ответственность, долг перед народом…
– Перед каким народом, дура ты блажная?! – внезапно озлился Туманов. Оля вздрогнула, сделала шаг назад, прижалась спиной к муаровой драпировке. – Федька! Федька, поди сюды!